Тема экономики природных ресурсов обычно трактуется с определенной долей стыдливости. Это показательно, так как природа стала трансцендентной для современного человека, скрытой в глубинах бессознательного, и говорить о ней ясным языком как-то не принято. Современный технологический человек, вооружившийся аппаратом экономической теории, чувствует себя в техносфере как в своей естественной среде, а любое упоминание о природе и ее особенностях воспринимается как досадный голос давно преодоленного атавизма. Тема природных ресурсов в экономической теории сходна с темой исследований подсознания: рационалистическая мысль тяготится бессознательным, стремится ускользнуть от столкновения с ним, также и оценка природных ресурсов, и особенно, тема их дефицита и исчерпаемости, возвращает экономическую мысль человечества к неприятным реалиям природы, заявляющей о своем присутствии в мире тотальной цифровой виртуализации.
В теме природных ресурсов есть нечто "конспирологическое". Для желтой прессы, и особенно для малотиражных падких на сенсацию листков, проповедующих "теорию заговора", характерны мотивы, объяснения всех масштабных политических процессов борьбой за природные ресурсы. Показательно, что такая модель объяснения воспринимается одновременно как нечто почти очевидное и как нечто экстравагантное, полупристойное. Ровно так же относится бодрствующий человек к голосу подсознания: он очевиден и непристоен. Культура, сфера образов и, в конце концов, реклама ставит работу с бессознательным на поток, всячески обыгрывает его сюжеты. Нечто подобное проделывают и авторы хлестких передовиц, бойко утверждающих, что в "основе чеченского конфликта лежит нефть", что "исход выборов в России зависит от поставок газа в Европу", а "неудавшийся переворот в Венесуэле заказали американские нефтяные магнаты". Но как объектом пристального и глубокого исследования респектабельных экономических изданий эта тема становится крайне редко, и да и в этом случае он сопровождается таким количеством фигур умолчания, намеков и двусмысленностей, что более затемняет логику основных процессов в этой области, чем проясняет ее.
Если мы посмотрим в истоки формирования современных экономических теорий, то наша аналогия между природными ресурсами и областью бессознательного получит новое подтверждение. Базовые теории классиков либеральной мысли были по сути лишь применением рациональной механицистской номиналистской философии (Ньютон, Локк, Гоббс и т.д.) к области хозяйства. Подобно тому, как рационалисты сводили весь процесс познания к рассудочной деятельности, прогрессивно освобождаясь от "иррационального" — т.е. "бессознательного", "природного", "инстинктивного", "архаического", "сакрального" — в человеке, так и отцы-основатели классической политэкономии выделяли в хозяйственной деятельности те элементы, которые наиболее соответствовали коду рационализации и оптимизации, оставляя в стороне те стороны хозяйства — природные, исторические, обрядовые и т.д. — которые не укладывались в рассудочные клише.
Рационализм классической либеральной теории был унаследован методологически и марксистами, хотя и в других вопросах позиции этих экономических школ существенно разнились. Маркс видит современного человека как существо, полностью преодолевшее природу и целиком и полностью социальное. И в теории социализма рационализация хозяйства занимает столь же центральное место, как и в либерализме. Природа же ограничивает эту рациональность спонтанным узором своих проявлений. Если понимать "природные ресурсы" в широком смысле, это современная экономическая система борется не за "природные ресурсы", но против "природных ресурсов", стремясь, в конечном итоге, окончательно эмансипировать хозяйственный цикл от всех естественных зависимостей, от externalaties.
Данные теоретические соображения нашли свое отражение в самой основе современного экономического подхода, а более конкретно — в тезисе "неисчерпаемости (бесконечности) и бесплатности природных ресурсов". Такими "бесконечными и бесплатными" природные ресурсы, действительно, были на ранней стадии развития индустриального капитализма в XVIII-XIX веках. Или, точнее, в общем контексте капиталистического хозяйства предел стоимости природных ресурсов стремился к нулю. Как и во многих других областях позитивистских наук и в самой структуре дифференциальных исчислений, бесконечно малой погрешностью пренебрегали. И в основу экономической логистики стоимость природных ресурсов была включена как нулевая, а их объем — как бесконечный. Сделав такое допущение, основатели экономической науки двинулись дальше — к тем областям хозяйственных алгоритмов, где природы как фактора уж не было. Схемы рассудка подавили погрешности бессознательного. Исключив природу, экономика стала рассудочно-позитивной.
Показательно, что первые подозрения в неадекватности такого базового подхода стали проявляться параллельно в самых разных областях науки — как естественной, так и гуманитарной. Параллельно обнаружению физиками XX века фундаментальных противоречий в основе классических аксиом современной физики и кризису позитивизма в философии, человечество столкнулось со сходной проблемой в сфере экономики: природные ресурсы оказались конечными, ограниченными и не бесплатными, т.е. имеющими самостоятельную стоимость, связанную с многочисленными факторами — причем не только чисто экономического, но и политического, шире, геополитического порядка. Это теоретическое положение в экономике человечество познало эмпирически: в форме империалистических войн, конфликтов цивилизаций, борьбы за ресурсы.
Столкнувшись с этой проблемой, экономисты поступили так же, как философы-рационалисты, обнаружившие на заре XX века наличие подсознания — стали исследовать вновь обнаружившиеся (но исконные) реальности с помощью методов, которые сложились как раз за счет вытеснения этих реальностей. Когда экономика не могла более игнорировать влияние природных факторов, она стала обсчитывать их с помощью тех инструментов, которые сформировались именно через отбрасывание их как несущественной погрешности.
Здесь налицо следующее несоответствие: сам алгоритм экономического анализа как классической политэкономии, так и у марксистов, исходит из предпосылки бесконечности и бесплатности природных ресурсов. Столкнувшись на практике с эмпирическим опровержением этого тезиса, теоретики не стали пересматривать основы своей теории, но, не обращая внимание на логическое противоречие, стали исследовать вновь открывшиеся обстоятельства с помощью традиционных теоретических инструментов. Именно по этой причине сектор экономической дисциплины, занятый изучением природных ресурсов, пребывает в столь странном состоянии — между сенсационалистской конспирологией, формальным описанием "статус кво" и многочисленными тавтологическими заключениями, перемешанными с фигурами умолчания. Раз природный фактор был изначально исключен из базовых парадигм определения стоимости, он стал фигурировать в качестве "постороннего аттрактора" (если использовать язык современной физической теории фракталов — В.Мандельброт).
Конечно, кое-какие попытки включения природного фаткора в механизмы определения стоимости делались. Например, русским экономистом-народником А. В. Чаяновым, французскими социологами — М.Моссом, Ж.Батайем, американским физиком Ф.Капра и т.д. Но это оставалось в русле маргинальных теоретических построений.
Ресурсы и геополитическое пространство мира
Одной из удобных методологий, позволяющих оперировать с темой стоимости полезных ископаемых на практике, является геополитика. Если взглянуть на земную карту основных крупных месторождений глазами геополитика, мы получим в высшей степени поучительную модель, легко объясняющую многие темные стороны современной политической и экономической истории. Геополитику можно назвать "политическим психоанализом, привязанным к пространству".
Тема природных ресурсов, их местонахождения, их доставки, рынков сбыта вписана в конкретные пространства, где живут народы, пролегают конкретные политические, этнические, религиозные, национальные культурные, цивилизационные границы — это тема геополитики. С точки зрения геополитики, тематика природных ресурсов — как и всего, касающегося пространством земли и почвы — является важнейшим качественным параметром, связанным с человеческим обществом и логикой (пространственного) развития человеческой истории.
Здесь мы сталкиваемся с очень важным моментом: при переходе к геополитике природных ресурсов от чисто экономического подхода, который описывает эту тему поверхностно (что, где находится, насколько ресурсов хватит человечеству, где, что и кому выгоднее продать, как и куда удобнее доставить, где переработать и т.д.) к более сложной картине, где собственно экономические показатели и расчеты ставятся в зависимость от более глубоких и неочевидных процессов. Перевод темы экономики природных ресурсов в геополитическую плоскость даст нам новое понимание множества труднообъяснимых закономерностей: почему разрабатываются те или иные месторождения и не разрабатываются иные, казалось бы, более привлекательные? Почему маршруты доставки полезных ископаемых сплошь и рядом выбираются не самым оптимальным, с чисто экономической точки зрения, образом? Как связаны политические процессы в основных ресурсодобывающих странах с полезными ископаемыми и т.д.? Не осмыслив эту область, Россия не сможет строить адекватную стратегию в этой сфере. И без внимательного учета геополитических факторов мы всегда будем наталкиваться здесь на препятствия, природа и структура которых будет от нас ускользать.
С геополитической точки зрения, существует две основополагающие модели (базовых проекта) обращения с реальным пространством нашей планеты. Эти проекты по-своему и в соответствии со своими целями учитывают специфику развития различных регионов, культур, цивилизаций, этносов, политических систем, стремясь поместить их в собственный контекст. Так как природные ресурсы, будучи ограниченными и имеющими стоимость, и более того, будучи принципиально важными для технологического развития отдельных регионов земли и всего человечества, представляют сегодня фактически поле конкуренции и борьбы за выживание, цивилизационное выживание, то оба геополитических проекта предполагают свой макросценарий по оперированию с ними, что включает весь цикл: разведку месторождений, их разработку, переработку ископаемых, доставку и сбыт. В реальной жизни пока не существует единого человечества, единой системы управления. Поэтому тезисы о контроле и управлении природными ресурсами не могут разбираться абстрактно, в утопическом ключе как "осознанная задача всего человечества, стоящего перед проблемой оптимизации этой жизнедеятельности". К сожалению, до сих пор существуют антагонистические противоречия между различными регионами земли, и если они перестали формулироваться в колониальных или идеологических терминах, это не значит, что они исчезли. Геополитическая оценка этих противоречий является наиболее взвешенной и объективной. Если мы сделаем краткий экскурс в геополитическую картину мира, то сразу же поймем, в чем суть и проблема, например, ближневосточных нефтяных ресурсов, и какие основные параметры должна учитывать Россия при работе с долгами бывших развивающихся стран, сопряженными с полезными ископаемыми.
Геополитическая модель, развитая англичанином Х. Макиндером, американцем адмиралом Мэханом и т.д., предполагает, что существует два фундаментальных геополитических образования, тяготеющих к глобальному формату — силы Суши (теллурократия, евразийство) и силы Моря (талассократия, атлантизм). Это было написано еще в конце XIX — начале XX века, и мы видим, что история прошлого столетия полностью подтвердила правоту этих прогнозов. Эти два полюса представляют собой два антагонистичных начала полюса — не в классовом, а в пространственном смысле. Основой полюса Суши (Евразии) является так называемый heartland, "сердцевинная земля", которая лежит в глубине российской территории, это — оплот теллурократии.
Противоположное "островное могущество", "морское могущество" (Sea Power), называемое также "талласократией", находится либо в береговом секторе (на начальном этапе), либо в океаническом секторе (на более поздних этапах). Между этими двумя геополитическими началами развертывается геополитическое противостояние, связанное с цивилизационными, технологическими, стратегическими, культурными сторонами жизни. Напрямую затрагивает оно и область природных ресурсов. Согласно классической формуле Макиндера, "тот кто контролирует Евразию, контролирует мир". Способ контроля над Евразией может быть двояким. И это принципиально. Континентальный способ контроля над Евразией предполагает преобладание импульса, исходящего изнутри континента, из heartland'а. В геополитике название политического образования, контролирующего на данный момент heartland, не принципиально; будь это Российская Империя, Советский Союз, Демократическая Россия, СНГ или какое то новое образование, которое может возникнуть на этой территории. Задача сухопутного полюса — максимально расширить свое влияние на те зоны, которые лежат между heartland'ом и акваторией, омывающей евразийский материк, максимально интегрировав их в стратегическом, экономическом смыслах. Естественно, то же самое касается и ресурсов. Евразийский подход к ресурсам состоит в создании единой ресурсодобывающей и ресурсоперерабатывающей сферы на максимально широком пространстве континента. Это определяет требования к пространственному размещению транспортных сетей, газопроводов и нефтепроводов, в частности, позиционирование центров переработки, способы доставки вторичной продукции и т.д. Относительно доставки ресурсов можно сказать, что евразийский проект состоит в связывании каждого конкретного месторождения с внутриконтинентальными пространствами. Если мы учтем этот факт, то станет понятно геополитическое значение газопроводов и нефтепроводов, связывающих российские, центрально-азиатские и кавказские месторождения с Европой (и тихоокеанским регионом) континентальной сетью. Консолидация евразийских ресурсов в континентальном фокусе усиливает общий геополитический потенциал Евразии.
Существует вторая модель контроля над Евразией (и сответственно, над природными ресурсами): это — контроль внешний, со стороны Моря (талассократии). Этот тип (атлантического) контроля над той же ключевой стратегической зоной, предполагает внешнее освоение "берегового пространства" (rimland), которое отделяет "сердцевинную землю" от теплых морей. Эта вторая модель связана исторически с англосаксонским могуществом, Британской империей и США, другим англосаксонским государством, к которому постепенно перешла талассократическая миссия, и которое сегодня фактически правит миром. В этом случае предлагаемая геополитическая модель совершенно другая. В данном случае речь идет о связывание структуры "береговых пространств" с заокеанским центром силы и о манипуляции планетарной стратегией с помощью контроля над водными просторами — морями и океанами. Если евразийский сухопутный импульс стремится интегрировать материковое пространство, то атлантистский, морской импульс, напротив, ставит своей целью не допустить этой интеграции, преградить доступ к теплым морям, установить контроль по всему периметру береговых пространств. В случае природных ресурсов здесь также напрашивается альтернативная система их разработки, переработки, транспортировки и сбыта. Транспортировка производится преимущественно морскими путями с помощью танкеров.
Таким образом, существует не единый план энергетического развития планеты, разработки природных ресурсов, а как минимум два.
То, с чем мы имеем здесь дело, это не просто конфликт двух идеологических систем. С точки зрения геополитики, идеологические системы могут быть очень похожи: например, Империя Британская и Российская могут быть противоположны (капиталистическая и социалистическая), могут быть тождественны — например, демократия одинакова в основных чертах как в России, так и на современном Западе. Конкретная форма, в которую облекаются геополитические противоречия, второстепенна, суть же остается неизменной. Даже в том случае, если это противостояние, эта борьба за модели освоения, переработки и сбыта тех или иных природных ресурсов разворачивается в форме цивилизованного диалога, ситуация остается крайне напряженной. Вопрос о том, какие месторождения следует развивать, каким образом они будут влиять на экономику регионов и каким образом доставлять природные ресурсы и куда, на какие рынки, не может быть рассмотрен в исключительно энергетическом, экономическом смысле в отрыве от геополитики. С точки зрения чисто энергетической или чисто экономической, мы ни когда не объясним множество явлений, связанных с этой сферой. За покровом цифр, данными геологоразведки, информацией о создании холдингов и т.д. скрыты глубинные геополитические тенденции.
Если говорить о евразийском подходе к проблемам энергоресурсов, то мы приходим к необходимости выработки самостоятельной евразийской концепции их извлечения, развития, переработки и транспортировки. Причем эта модель, по определению, должна существенно отличаться от того, как видит эту проблему атлантистский полюс и, соответственно, как она трактуется в глобализме. России как стране, совпадающей геополитически с пространством heartland'а, выгодно (не только в долгосрочном, но и в краткосрочном аспекте) развитие собственных месторождений, внедрение наших технологий, укрепление нашего присутствия на тех месторождениях, которые находятся вблизи наших границ, в странах СНГ, и далее — в Азии, странах Ближнего Востока. Кроме того, особое значение в этом ключе имеет развитие транспортных сетей евразийских магистралей. При этом, естественно, данный проект не может развиваться исключительно на отраслевом уровне. Необходима целостная ресурсная, энергетическая политика Государства, сформулированная на основе геополитической методологии.
Береговая зона и диалектика природных ресурсов
Теперь рассмотрим несколько более пристально, что представляет собой сегодня "береговая зона", rimland, которая тянется через европейское пространство, Ближний Восток к Дальнему Востоку и Тихоокеанской зоне? Некогда сама Европа (особенно, Англия и Франция) была полюсом Запада, фокусом атлантизма и выполняла в планетарном масштабе ту атлантическую и талласократическую функцию, о которой мы говорили выше. Когда в течение ХХ века центр тяжести атлантической системы сместился еще западнее, по ту сторону океана, теперь уже сама Европа стала периферией атлантического сообщества, а не центром, как было раньше. Этот процесс развертывался постепенно, начиная с доктрины Монро, предполагавшей уже в первой половине XIX века вытеснение европейского влияния с американского континента, и заканчивая доктриной Вильсона, провозгласившей, что США имеет отныне глобальные интересы — в том числе и в Европе. На данный момент Европа представляет собой некоторое "промежуточное пространство", контролируемое стратегически — в том числе и через энергоресурсы — американским полюсом. Наличие 6-го флота США в Средиземном море, американская политика на Ближнем Востоке, подчинение европейской политики американским приоритетам — все это держит Европу в стратегической и энергетической зависимости.
Манипулируя различными инструментами влияния на процесс энергоснабжения Европой, США сохраняют и укрепляют над ней свой геополитический контроль. Одним из самых важных рычагов этого контроля является участие США в ближневосточной политике, постоянный контроль над нефтедобычей и доставкой нефти в Европу из арабских стран. При этом для США необходимо соблюдать постоянный баланс нефтедобычи в этом регионе, ограничивая его рост, чтобы у Европы сохранялась постоянная энергозависимость от северо-африканского региона.
Совершенно обратная ситуация в Венесуэле, где для США, напротив, выгодно повышение объемов добычи нефти, так как на этот раз от данного фактора зависит в определенной мере экономика самих США. И совсем не заинтересован атлантический полюс в развитии евразийского нефтедобывающего комплекса. В настоящее время Объединенная Европа, очень мощная экономически, безусловно, заинтересована в том, чтобы усилить свою энергетическую безопасность, которая является прямой предпосылкой дальнейшего возвращения Европы в историю как важного геополитического субъекта. В этом смысле она фундаментально заинтересована как в прямом взаимодействии с ближневосточными регионами и проведением в них своей, независимой от США, ресурсодобывающей политики, так и в развитии евразийских месторождений и, соответственно, в транспортировке ресурсов по сухопутным маршрутам. Благодаря такой диверсификации поступления энергоресурсов Европа может сделать тот энергетический, а в конечном итоге, стратегический и геополитический скачек, к которому она тяготеет как новый потенциальный субъект, получающий большую степень свободы в проведении собственной геополитической стратегии в пространстве rimland.
В этом отношении вопрос о российско-европейских, российско-американских, российско-арабских отношениях в огромной мере предопределен размещением месторождений, их объемом, возможностью технологического освоения и статусом в международной политике, который имеет та или иная страна. К примеру, пока Ирак находится под санкциями ООН, его месторождения имеют одно значение и одни функции. Если санкции будут сняты — значение будет иным. Кстати, причиной нападения Ирака на Кувейт была именно несдержанность Багдада в стремлении получить прямой доступ к портам Персидского залива, открывающим Ираку возможность свободной поставки нефти во все страны мира — и в первую очередь, в Европу. Но и само государство Кувейт было изначально специально создано англичанами для того, чтобы контролировать стратегическую зону богатого Междуречья через марионеточное образование, полностью лояльное Великобритании и препятствующее прямому доступу Ирака к морским просторам. Заложенный в предыдущие столетия геополитический алгоритм остается действенным и в наше время. То же самое касается Ливии и Ирана. Императив атлантистского контроля потребовал в определенный момент ограничения поставок энергоресурсов богатых ливийских и тем более иранских месторождений, результатом чего стала международная изоляция этих стран, признанная под давлением США остальными государствами. Россия как Евразия должна выстраивать свою ресурсную и энергетическую политику внутри страны и за рубежом исходя из своих собственных интересов, которые, по определению, не могут совпадать с тем, что устраивает атлантический полюс. Не трудно сделать вывод, что в этом вопросе евразийские интересы России и энергетические приоритеты современного Евросоюза очень близки. Иными словами, и Россия и Евросоюз заинтересованы в реорганизации ресурсной и энергетической политики на значительном секторе rimland'а, "береговой зоны" от Европы до Ирана и Центральной Азии. И столь же очевидно, что США, напротив, заинтересованы в сохранении статус кво.
Теперь обратимся к восточному сектору "береговой зоны", окаймляющей евразийский материк. На Дальнем Востоке в рамках тихоокеанского региона существует пространство, которое во многих отношениях можно сопоставить с современной Европой. В первую очередь, речь идет о Японии и ее геополитических и энергетических перспективах. Своих ресурсов в Японии нет, и это при том, что она представляет собой колоссальный рынок потребления энергоресурсов. В этом смысле между Японией и Евросоюзом существует почти полная аналогия, и ей точно так же жизненно необходимы альтернативные способы поставки энергии, подключение к евразийскому евразийско-азиатскому потенциалу. Ответственные правительственные и экономические круги Японии сегодня ясно отдают себе отчет в том, что зависимость от США в энергетической сфере ограничивает Японию и не дает усилить ее геополитический статус. Наиболее дальновидные политики, профессионально занимающиеся геополитическим анализом, глубоко заинтересованы в совместном с Россией освоении евразийских пространств. На основе этой логики возникла идея создания системы транспортных сетей, которые бы связали Японские острова с континентальной территорией Евразии. Реализации этого проекта препятствуют политические моменты и вопросы об Курильских островах. Ту же функцию выполняет тема Чечни соблюдения "прав человека" в российско-европейских отношениях. В обоих случаях мы видим, что серьезной реорганизации геополитического пространства Евразии в выгодном для основных ее субъектов — России, Евросоюза и Японии — ключе препятствуют некоторые моменты, чье геополитическое значение представляется несопоставимо малым перед лицом той перспективы, которая открывается в сфере энергетического сотрудничества и совместной стратегии разработки природных ресурсов. Сама эта диспропорция наводит на мысль, что за этими "политическими" вопросами стоят фундаментальные интересы третьей стороны, заинтересованной в сохранении статус кво. Совершенно очевидно, речь идет о США.
Если спроецировать все высказанные соображения на более конкретную проблематику поиска инвестиций в геологоразведывательные проекты и развитие энергоресурсов, мы получим совершенно однозначную картину. Максимум финансов и заинтересованности в развитии месторождений находятся в странах Запада, и особенно в США. Англосаксонский капитал и соответствующие технология являются наиболее мощными в этой сфере. Но с учетом геополитических закономерностей легко понять, что не всегда конкретные инвестиции со стороны этого полюса, действительно, способствуют развитию этой сферы, не всегда декларируемая цель будет реализовываться, так как все зависит не столько от экономической рентабельности и прибыльности проекта, сколько от над-экономических, геополитических стратегических интересов. Вполне возможны инвестиции с целью замораживания производства. Контроль над месторождениями природных ресурсов, безусловно, является приоритетной задачей атлантического капитала. Развитие и эксплуатация их — совершенно иное дело, и здесь более не действительны никакие подсчеты и никакие объемы прибылей. Инвестиции атлантического полюса всегда имеют определенную геополитическую специфику. В "береговой зоне" и особенно во внутриматериковом пространстве Евразии они сопряжены со стремлением усилить контроль, но вместе с тем затормозить процесс развития. Поэтому американские (шире, англосаксонские) инвестиции в эту область на всем пространстве Евразии имеют совершенно определенный характер, и несмотря на их привлекательность могут привести не совсем к тем последствиям, которые изначально декларируются.
Теперь рассмотрим обратный вариант — возможность собственно евразийских инвестиций в эту сферу — как в России (СНГ), так и в "береговой зоне". Естественно, в нынешнем состоянии у России нет никаких экономических инструментов для самостоятельной стратегии в этом вопросе. Россия не может даже отдаленно рассматриваться как источник инвестиций в какую бы то ни было масштабную область. Это немыслимо при росте ВВП в 4%, но и при росте в 8% ситуация качественно не изменится. Следовательно евразийского энергетический проект должен выстраиваться асимметрично относительно атлантистского проекта в этой области. Россия (Евразия) может выступить в роли энергетического диспетчера в новой модели организации евразийского энергетического комплекса, предлагая альтернативный атлантистскому алгоритм. Для этого у России есть все основания — и собственные месторождения, и пространственное расположение, ключевое для организации транспортных сетей, и особые отношения со странами СНГ и даже с некоторыми странами, рассматривающиеся как "парии" (Иран, Ирак, Ливия), и определенные навыки в энергодобыче, и серьезный интеллектуальный, логистический потенциал. Фатально отсутствуют лишь финансы.
Но здесь мы видим, что в случае Европы и Японии (шире, стран Тихоокеанского региона), напротив, есть дефицит самих природных ресурсов, пространства, политической свободы маневра, но финансово-инвестиционный потенциал, напротив, имеется в полном объеме. Таким образом, евразийский проект приобретает вполне реалистичные черты, если учесть комплиментарность разных зон евразийского материка.
Эти соображения делают актуальным выработку нового формата евразийской энергетической стратегии. Так как здесь политика, экономика, энергетика, культура, история, дипломатия, отраслевые и технологические вопросы, конфессиональные и территориальные проблемы тесно переплетены между собой, то продвижение евразийского проекта требует объединения усилий многих инстанций — властных, силовых и отраслевых. Логичнее всего сосредоточить мониторинг этих проблем в единой консультационной структуре, объединяющей представителей Правительства, силовых министерств и ведомств, магнатов энергетических отраслей, интеллектуалов-геополитиков, финансистов и отраслевых специалистов. Нам надо брать пример с США, где подобные объединения давно существуют и действуют в высшей степени эффективно — что мы и видим в современной геополитической картине мира, которая сегодня складывается, увы, отнюдь не в пользу Евразии.
